Встреча на эльбе что

Не Днепра, а Одера. – Да и Вислу форсировали, – сказал он. Он всё-таки был хоть чуть-чуть поразговорчивей, чем сельский. – Потом всяких французов, датчан выколупывали. – Как? – спросил я потрясенно. – Французы же наши союзники. – Да ладно, союзники, – отвечал он. – Какие там союзники, все они там повязаны. Европа вся сдалась немцам, они её не тронули, потом они им и отрабатывали. Ну-ка сравни Минск и Париж, чего от них осталось? – Но французское Сопротивление? – Было. Но раздули, – хладнокровно отвечал он. – У них по лагерям лафа, артисты ездили, нашим – смерть. Это, братишка, была война великая, но помогать они стали, притворяться, когда мы переломили Гитлеру хребет. Еще те сволочи, – неизвестно о ком сказал он. – Да вот хоть и американцы. Встреча на Эльбе, встреча на Эльбе – кукарекают. А что встреча? Вот я тебе про встречу расскажу. Мы пошли мая десятого-одиннадцатого по Берлину – уже везде американские часовые торчат, патрули американские, они большие мастера победу изображать. Зашли, сели в ресторане. Второй этаж. Внизу лужайка. В углу американцы гуляют, ржут. И чего-то в нашу сторону дали косяка, чего-то такое пошутили. Ну мы и выкинули их в окно. – Как? – спросил я потрясенно. – Выкинули в окно? Американцев? – Ну. Да там же лужайка, не камни же. Потом туда им столы выкинули и стулья. И велели официанту отнести чего закусить и выпить. – А... а дирекция ресторана? – Эти-то? Еще быстрее забегали. Мы так хорошо посидели. Серьезно посидели, – добавил он, – и пошли. И идем мимо американцев. Те вскакивают, честь отдают. Вот это встреча на Эльбе. С ними только так. А то сейчас развякались: дружба, дружба. Это с американцами-то? Да эти бы Макартуры и Эйзенхауэры первыми бы пошли давить нас, если бы Гитлер перевесил. Вот немцы могут быть друзьями, это да. Я был так потрясен этой крамольной мыслью, что зауважал фронтовика окончательно. Вот такие дела. И еще сорок лет прошло, протекло как песок в песочных часах. Живы ли вы – мои милые герои? Я вспоминаю вас и низко кланяюсь всем вам, моим отцам, спасшим Россию. И думаю: вы-то спасли, а мы продали. Продали, и нечего искать другого слова. Продали и предали. И вот я иду по оккупированной России, через витрины, заваленные западным химическим пойлом и куревом, отравленной пищей, лаковой порнографией, смотрю на лица, искалеченные мыслью о наживе, смотрю, как ползают на брюхе перед американской помощью экономисты, как политики гордятся тем, что их позвали

Что парапитэка у нее еще не было, но начало эволюции она не прочь заснять на видео.Веселые, счастливые и довольные вернулись вечером в гостиницу, по пути заехав в алкомаркет за новыми порциями амброзии.Сопровождающий группы, молодой парень по имени Женя, огласил в микрофон объявление:— Давайте соберемся сегодня в холле, познакомимся. Мы с Анастасией сделаем канапэ. Берите спиртное. Ждем вас в 8 часов.Группа загудела, как улей, готовый сорваться на новое место, под предводительством алкоголика Алексея.Нонка оделась скромно, чай не встреча на Эльбе, ордена можно не одевать. Джинсы синего цвета, рваные в особо интересных местах — красивых коленках и бронзовых ляжках. Футболка с коротким рукавом и видом на Милан, кроссовки на высокой подошве. Волосы забрала вверх, перетянула конский хвост и вуаля — роскошные всегда красивы.Нонка пришла и села в угол на диван, сбрасывая свои фото и впечатления в инстаграм. Мужчины суетились, расставляли столы, стулья и приносили выпивку. Женщины, бегали на кухню и обратно сервировали стол, нося тарелки с канапэ.Все расселись. Вокруг Нонки, как всегда, был островок из одних мужчин. Хорошо, что Лешка сидел через одного человека и уже не домагивался ее, а только сверлил точками зрачков, постоянно поправляя оправу на носу. Брутал оказался в другом конце, что ни сколько не смутило Нонку. Она знала, сейчас все выпьют, расслабятся, и понесется в рай душа.— Ноночка, что вы будете пить? — спросил Артем. Он был на отдыхе с супругой, что не мешало ему оказывать ей тайком знаки внимания.— Пожалуй, виски с колой, раз льда нет.— Хм, интересное решение для женщины. Обычно они мартини пьют, или коктейль «СЕКС НА ПЛЯЖЕ», или на крайняк «ОТВЕРТКУ».— Скажите еще «Манхэттен».Он налил ей в стакан виски и разбавил колой. Себе без колы, ну а жене-мартини.Встал руководитель группы, пригладил остатки волос на макушке и, произнес:— Я рад приветствовать всех собравшихся здесь. Давайте выпьем за знакомство, за великолепную погоду, которой встретил нас Рейкьвик и пусть, ничто и никто не омрачает нашего пребывания ... Читать дальше →

Их не то в госпиталь, не то на командный пункт, но потом он дезертировал, или, как у вас говорят, «ушел из-под своего знамени», и бросил американцев на произвол судьбы, а они, бедняги, не знали ни слова по-немецки и только все время неприлично ругались по-английски. Для нас это была встреча на Эльбе, вернее встреча на Эрфте, на жалкой речушке, которую можно было легко переплюнуть в буквальном смысле этого слова. Здесь они собирались создать пресловутый «фронт на Эрфте» – цепь укреплений между Рейном и западной границей. Десятилетний мальчишка, стоя на одном берегу, мог пустить струю на другой… В темноте мы пришли в этот сарай и в темноте же покинули его… Я увидел только большие крестьянские дворы и разложенные костры, на которых жарили и варили, увидел полузамерзших американцев. Мы лежали с ними рядом, и Борис тоже. Лени тогда неотступно следовала за Борисом, как девочка с семью парами железных башмаков и с семью дубинками. Надеюсь, вы помните эту замечательную сказку… Тьма кромешная, ноги облеплены глиной… Сядьте поближе, мой мальчик, не убирайте руку, очень приятно держать руку на пульсе другого… Я попал к немцам в плен уже в начале августа сорок первого. Не очень-то классно оказалось у вас в плену, мой мальчик… Мы шли не то три, не то четыре дня подряд через деревни, через поля и чуть не обезумели от жажды; когда мы видели колодец или маленькую речушку, то лизали пересохшие губы; о жратве мы вовсе перестали вспоминать. Потом всех нас, пять тысяч человек, загнали на скотный двор в каком-то колхозе; мы лежали под открытым небом и все еще подыхали от жажды, а когда наши собственные соотечественники, мирные жители, порывались дать нам попить и поесть, то их к нам не подпускали. Конвоиры тут же начинали пулять в этих добрых людей. А если кто-нибудь из нас поднимался к ним навстречу, они давали пулеметную очередь. Так-то, мой мальчик. И смельчаки падали. Как-то раз одна женщина послала к нам девчушку, наверное, лет пяти, не больше, с хлебом и молоком. Такая хорошенькая девчушка! Женщина, наверное, думала, что милую маленькую девчушку с кувшином молока и с хлебом не тронут… Но женщина ошиблась. Застрочил пулемет, и девчушка упала мертвая. Краюха хлеба так и осталась лежать в луже крови и молока. Нас гнали от Тарновки к Умани, от Умани к Иван-горе, от Иван-горы к Гайсину и к Виннице; на шестой день мы подошли к Жмеринке, потом нас погнали в Раково, недалеко от Проскурова, и здесь мы застряли; два раза в день нас потчевали жидким гороховым супом, баки с супом просто ставили на землю в толпу. И все к ним бросались, суп приходилось черпать руками, и если тебе вообще что-нибудь перепадало, то ты вылизывал еду, как собака… Иногда нам швыряли полусырую свеклу, капусту или картофель, те, кто ел эту гниль, маялись животом,