Дульсинея порно

Найдется немного горячей воды и горсточка риса, для бедной девушки? Только что упавшей с... забора! Вода нашлась не сразу, только после тщательного изучения ювелиром загадочной броши. Но уже через час Светка бултыхалась в предоставленной ей целой ванне. Оборудованная в комнате исторического здания — когда-то без удобств, она была в полном её распоряжении. Салон «Леди Вумен» сместился по улице Калинина на два квартала, прямо в Ломбард, и, временно, там остановился, в лице её хозяйки — госпожи Коротковой и двух ее работниц, молоденьких девушек. В данной восьмерке времени Дульсинея Федоровна Короткова, — по покойному мужу дальняя родственница полковника Короткова начальника РОВД, — являлась вовсе не вахтершей общежития работниц хлебокомбината. Стаж её партийного прошлого закончился вместе с эпохой коммунистической партии Советского Союза, и она об этом нисколько нетужила. Получив от отца — главного инженера комбината, акции по факту приватизации предприятия и вовремя продав за у.е., она открыла салон и теперь процветала на поприще женской одежды и белья. С ювелиром у хозяйки салона была тесная дружба, если не сказать большего. Дульсинея Федоровна называла его так нежно — Ароша, что сразу попала в подозрение Светы насчет амурных интересов, порхающих по теремку в образе героинь Оноре Бальзака. Сам же Арон Моисеевич уже мечтал о том, как станет известным ювелиром столицы, весь мир узнает о нём, как о человеке, нашедшем пропавший ещё до революции алмаз «Чёрный Лебедь». Пока, наслаждаясь горячей водой, Светка, на глазок, примеряла наряды, наперебой предлагаемые ей Дусей Коротковой, — то, что понравилось в одну сторону, что нет, в другую, ювелир перетряхивал в своей библиотеке каталоги самых известных алмазов мира. «Большая звезда Африки», «Великий могол», «Орлов» — отыскивал описание исторического пути «Чёрного Лебедя»... Дульсинея покинула Арошу, оставив для гостьи больше половины коробок, коробочек и свертков, что принесли её улыбчивыми помощницы, и, пропорционально оставленному товару, опустошила его кошелёк. Поскольку, всё могло быть именно так, а не иначе, то, только Света, устало зевая, вышла из оборудованной под ванную комнаты в роскошном махровом халатике, Арон Моисеевич, человек исключительно дела, пожелал завести разговор об алмазе. Откуда затерянный в смутные годы революционных потрясений алмаз «Чёрный Лебедь» оказался у Веры Павловны Костровой? Президента и учредителя фирмы "Исторический театральный костюм"». Перед тем, как выбросить, ювелир не побрезговал и обшарил пришедший в полную негодность антикварный наряд таинственной гостьи, стиля «милитари», найдя в кармашке жакета визитку. Чему Ароша удивился не меньше увиденному драгоценному камню. Жаль, что города указано не было, но точно не здесь. В родных пенатах, Арон Моисеевич знал всех добропорядочных людей, кто мог себе позволить визитки такого качества. Скорее всего, она приехала из Северной Пальмиры, почему-то решил Ароша, определив свалившуюся на него прямо с забора девушку-загадку в столичные штучки. С этим крепким убеждением он и предложил Светке немного ликера и фруктов, для начала серьезного разговора. Поскольку противоположная сторона была женщина, — ювелир

Тобосо, и всё ищут сеньору Дульсинею, и если даже они ее прямо на улице встретят, все равно это будет для них — что Дульсинея, что мой родной папаша.— Может статься, Санчо, — заметил Дон Кихот, — чародейство с неузнаванием Дульсинеи не распространяется на побеждаемых мною и представляющихся Дульсинее великанов и рыцарей, а потому с одним или с двумя из тех, кого я в первую очередь покорю и отошлю к Дульсинее, мы проделаем опыт: увидят они ее или нет, и я прикажу им возвратиться и доложить мне, как у них с этим обстояло.— Мне ваша мысль, скажу я вам, сеньор, нравится, — молвил Санчо. — Коли пуститься на такую хитрость, то все, что нам желательно знать, мы узнаем, и если окажется, что сеньора Дульсинея всем видна, кроме вас, то это уж беда не столько ее, сколько вашей милости. Лишь бы сеньора Дульсинея была жива-здорова, а уж мы тут как-нибудь приспособимся и потерпим, будем себе искать приключений, а все остальное предоставим течению времени: время — лучший врач, оно более опасные болезни излечивает, а уж про эту и говорить не приходится.Дон Кихот хотел было ответить Санчо Пансе, но этому помешала выехавшая на дорогу телега, битком набитая самыми разнообразными и необыкновенными существами и фигурами, какие только можно себе представить. Сидел за кучера и погонял мулов некий безобразный демон. Повозка была совершенно открытая, без полотняного верха и плетеных стенок. Первою фигурою, представившеюся глазам Дон Кихота, была сама Смерть с лицом человека; рядом с ней ехал Ангел с большими раскрашенными крыльями; с другого боку стоял Император в короне, по виду золотой; у ног Смерти примостился божок, так называемый Купидон, без повязки на глазах, но зато с луком, колчаном и стрелами; тут же ехал Рыцарь, вооруженный с головы до ног, только вместо шишака или шлема на нем была с разноцветными перьями шляпа, и еще тут ехало много всяких существ в разнообразном одеянии и разного обличья. Неожиданное это зрелище слегка озадачило Дон Кихота и устрашило Санчо, но Дон Кихот тотчас же возвеселился сердцем; он решил, что его ожидает новое опасное приключение, и с этою мыслью, с душою, готовою к любой опасности, он остановился перед самой телегой и громко и угрожающе заговорил:— Кто бы ты ни был: возница, кучер или сам дьявол! Сей же час доложи мне: кто ты таков, куда едешь и что за народ везешь в своем фургоне, который, к слову сказать, больше похож на ладью Харона[57], нежели на обыкновенную повозку?Тут дьявол натянул вожжи и кротко ответил:— Сеньор! Мы актеры из труппы Ангуло Дурного, нынче утром, на восьмой день после праздника Тела Христова, мы играли в селе, что вон за тем холмом, Действо о Судилище Смерти, а вечером нам предстоит играть вот в этом селе — его видно отсюда. Нам тут близко, и, чтобы двадцать раз не переодеваться, мы и едем прямо в тех костюмах, в которых играем. Этот юноша изображает Смерть, тот — Ангела, эта женщина, жена хозяина, — Королеву, вон тот — Солдата, этот — Императора, а я — Дьявола, одно из главных действующих лиц: я в нашей труппе на первых ролях. Если же вашей

Рыданиями. Я обернулся и сквозь хрустальные стены увидел, что в другой зале в два ряда шествуют красавицы девушки, все в траурном одеянии и, по турецкому обычаю, в белых тюрбанах. Шествие замыкала некая сеньора (о том, что это именно сеньора, свидетельствовала горделивая ее осанка), также в траурном одеянии, в длинном, ниспадающем до полу белом покрывале. Тюрбан ее был вдвое выше самого большого тюрбана у любой другой девушки; брови у нее были сросшиеся, нос слегка курносый, рот большой, но губы яркие; когда она время от времени приоткрывала рот, то видно было, что зубы у нее редкие и не весьма ровные, хотя и белые, как очищенный миндаль; в руках она держала тонкое полотенце, а в нем, сколько я мог разглядеть, было безжизненное и ссохшееся, как мумия, сердце. Монтесинос мне пояснил, что участницы шествия — это служанки Дурандарта и Белермы, которых здесь держат заколдованными вместе с их господами, а та, что шествует позади и держит в руках сердце, завернутое в полотенце, — это, мол, и есть сеньора Белерма: она и ее служанки несколько раз в неделю устраивают подобные шествия и поют или, вернее, поднимают плач над телом и над измученным сердцем Дурандарта. Если же, мол, она показалась мне слегка уродливою или, во всяком случае, не такою прекрасною, как о ней трубит молва, то причиною тому тягостные ночи и еще более тягостные дни, которые проводит она в этом заколдованном замке, о чем свидетельствуют большие круги у нее под глазами и мертвенный цвет лица.«И бледность и синяки под глазами, — продолжал Монтесинос, — это у нее вовсе не от месячных недомоганий, обычных у женщин, потому что вот уже сколько месяцев, и даже лет, у нее на подобные недомогания и намека не было, — нет, это от боли, которую испытывает ее сердце при виде другого, вечно пребывающего у нее в руках и воскрешающего и вызывающего в ее памяти беду злосчастного ее возлюбленного, а не будь этого, вряд ли могла бы с нею соперничать по красоте, прелести и изяществу сама великая Дульсинея Тобосская, которая столь широкою пользуется известностью во всей нашей округе, да и во всем мире».«Ну, уж это вы оставьте, сеньор дон Монтесинос, — прервал я его, — пожалуйста, рассказывайте свою историю, как должно. Известно, что всякое сравнение всегда неприятно, следственно, незачем кого бы то ни было с кем-либо сравнивать. Несравненная Дульсинея Тобосская — сама по себе, а сеньора донья Белерма — также сама по себе была и самою по себе останется, и довольно об этом».На это он мне сказал:«Сеньор Дон Кихот! Извините меня, ваша милость. Признаюсь, я дал маху и неудачно выразился насчет того, что сеньора Дульсинея вряд ли могла бы соперничать с сеньорою Белермою, ибо по некоторым признакам я смекнул, что вы — ее рыцарь, так что мне надлежало прикусить язык, а уж коли сравнивать ее, так разве с самим небом».После того как я выслушал извинения великого Монтесиноса, в груди моей утихло волнение, которое я ощутил, когда мою госпожу стали при мне сравнивать с Белермой.— А все же я диву даюсь, — заговорил Санчо, — как это вы, ваша милость, не насели на того старикашку,