Знакомства в любани

Лучше, чем в Любани. В Любани, мне кажется, и жилья настоящего нет. Впрочем, я сужу как старик и притом больной. Я даже теперь не могу наверное сказать, чем разыграется для меня нынешнее прелестное лето, проведенное на даче, за которую заплачено 1000 рублей.Я очень рад, что Вы собираетесь работать, хотя, конечно, это для Вас будет трудно. Сужу по себе: с тех пор как у меня душу запечатали, нет ни охоты, ни повода работать. Вся суть заключалась в непрерываемом общении с читателем. Для русского литературного деятеля, это, покаместь, единственная подстрекающая сила. Антонович — недюжинный человек, а стушевался, будучи лишен этого общения.А надежд на восстановление общения очень мало. Так мало, что я и не думаю об нем. Если найдется возможность, буду кой-что кропать, а не то так и ухну в Лету без разговоров. Ужасно как нелестно быть свидетелем своей собственной смерти и пережить ее.Прощайте, будьте здоровы. Ежели что узнаю от Гаспера до 4 июля, то дам Вам знать. В противном случае, сделаю расчет (ежели таковой будет) и поручу ему доставить деньги Людмиле Николаевне.Искренно Вам преданныйМ. Салтыков.Если что напишется, не знаю, где и печатать. Ежели в «Русской Мысли» — противно в Москву ходить. Ежели в «Вестнике Европы» — Стас[юлевич] ломаться будет. Совсем несносное положение. Посоветуйте. Ведь, в сущности, писать все-таки надо. Не умирать же заживо.Н. К. МИХАЙЛОВСКОМУв Любань.[Начало июля 1884 г. Сиверская.]Многоуважаемый Николай Константинович.Надеюсь, что письмо это еще застанет Вас в Любани. Вчера получил, вместе с Вашим письмом, еще письмо от Гаевского, который уведомляет, что Гаспер объявил ему, что ранее 15 июля он не кончит счетов. А Краевский — обещал «наблюсти». Вот и ожидайте с терпением, потому что тут хоть говори, хоть нет — все одно.Я получил также на днях письмо от Г. З. Елисеева, который в настоящее время видится часто в Париже с М[аксимом] Ковалевским, ездившим на какое-то торжество в Эдинбург. Ковал[евский] получил из Москвы известие, будто бы кн. Долгоруков призывал Юрьева и сказал ему, что ежели в «Р[усскую] Мысль» перейдут сотрудники «Отеч[ественных] Зап[исок]», то журналу не сдобровать. Я имею полное основание думать, что все эти подходы имеют в виду преимущественно меня. Желают, чтоб я не был в литературе, и вот под рукой

На следующем допросе Любаня неуловимо изменилась. Она конечно была в форме следователя, но её пухлые губки были накрашены нежно-розовой помадой, глазки подведены и на лице играла улыбка.

- Ну что, подследственный, подпишем бумаги? – довольно спросила она.

- Мо-о-ожно… Но только я ещё не всеми твоими прелестями насладился, Любочка! – заявил я.

- Ну ты и нагле-е-ц! – аж раскрыла свой восхитительный ротик от изумления следачка, вскочив со стула и красиво изогнувшись над столом восклицательным знаком…

От напряжения пуговичка на блузке нагло расстегнулась, края которой разошлись, снова выставив на показ её вздымающиеся, обворожительные сиськи. У меня от такой захватывающей видухи тут же вскочил проголодавшийся болт.

- Нисколько! Сама же предложила прелестями наслаждаться! – с трудом выдавил я из пересохшего рта.

- И чего же ты хочешь? – сбавила напор следачка.

- Да ничего особенного… Просто трахну тебя, цыпочка! А иначе к консенсусу мы так и не придём…

Я вскочил со стула, и прижав женщину её пышными грудями к столу, стал торопливо задирать её юбку, оголяя белоснежные ягодицы.

Следователь прокураторы даже и не пыталась сопротивляться! Она, вытянув руки вперед, распластавшись и тяжело дыша, лишь простонала обреченно:

- Осторожней! Трусы не порви!..

Её пожелание было своевременно, так как именно это в горячке я и хотел сделать… Дернув поясок её белоснежных трусиков вниз, я поднес своего торчащего страдальца к кормилице. Затем нащупал хуем её пухленькие половинки. Горячие створки влагалища покорно разошлись в стороны, впуская нежданного гостя в святая святых, и я резво нырнул внутрь!

Любаня ахнула:

- Ах-х-х!...

Её горячая вагина покорно обхватила моего бойца, и я, сломя голову, понесся в атаку.

Следачка была безумно хороша! Сладковатый запах ее волос кружил мне голову и возбуждал, как никогда!

Мой стальной болт старательно, как насос, скользил в её нежной норке. Бедра шлёпали по ее упругому задку, а стол для допроса, надежно прикрученный к полу, стойко сносил все мои потуги, лишь слегка, в такт, поскрипывая…

Любаня чуть приподнялась от стола, начав сладко охать. То, что с ней происходило сейчас, ей явно нравилось! Она покруче выпячивала таз, ловя натруженной пиздой мой, расшалившийся там, агрегат.

Тем временем я просунул руки вверх и помог ее полным дойкам выбраться из объемного насисьника. Зажав между пальцами ее набухшие, твердые соски, я потягивал груди на себя и наяривая сзади – откровенно кайфовал. В такой непривычной ситуации трахать тёлок мне еще не доводилось, и это страшно возбуждало!

И тут вдруг случилось неожиданное!

В пылу страсти Любаня согнула свои наманикюренные коготки и случайно надавила кнопку вызова охраны!

- Вызывали? – спросил сержант, открывая дверь, и тут же замер, как вкопанный…

Картина Пикассо была видимо так неповторима, что у него чуть не вылезли глаза из орбит!

- Пошёл нахуй! – вдруг вскрикнула моя партнёрша, качнув обнаженными сиськами и зло метнув глазами молнии в сержанта так, что тот почти вывалился обратно!!!

Меня же эта милая сценка необычайно взволновала! Сделав ещё буквально пару движений, я захрипел, закатил глаза и резко сдал назад, едва успев извлечь своего бойца из её уютной норки. Расстреливая весь своей боекомплект на красные ягодицы Любани, я довольно протянул:

- О-о-о-х-х-ххх!

Белые студенистые сгустки тяжело потекли по ее промежности…

Мой финал был просто великолепен!

***

- Сейчас проведем опознание, Серёжа… - сказала она, оправив свои пёрышки… И добавила извиняюще: - Ну так положено!..

- Конеееечно!..

Но к удивлению Любани, вызванная ею «Лосиха» меня не опознала, категорично сказав:

- Это не он!!!

Это моя супруга постаралась, хотя и пришлось немного по-семейному затратиться…

- Я всё равно тебя посажу! – орала следачка – Ты же напал на меня в тот вечер!!! Изнасиловать хотел…

- Вы что-то путаете, уважаемая! – ответил я ей. – Я же жену встречал с работы! Подшутить над ней хотел, и случайно перепутал её с Вами в темноте… А Вы меня – под яйца!.. Нехорошо!

Кстати, а Вы здорово похожи друг на друга и прической… да и ростом!

За здорово живешь отъёбанная, Старший советник юстиции стояла, как статуя, и с трудом врубалась, что так тщательно выстроенное ею железобетонное обвинение… разрушилось, словно карточный домик!

Меня вскоре выпустили… «в связи с отсутствием, в моих действиях, состава преступления», но с тех пор я на охоту больше не хожу… Дичь ходит порой просто изумительная и остаётся лишь облизываться, но… ведь и самому недолго в неё превратиться!!!

Уважаемый читатель! Если рассказ Вам понравился – не забудьте лайкнуть!

На следующем допросе Любаня неуловимо изменилась. Она конечно была в форме следователя, но её пухлые губки были накрашены нежно-розовой помадой, глазки подведены и на лице играла улыбка.

— Ну что, подследственный, подпишем бумаги? – довольно спросила она.

— Мо-о-ожно… Но только я ещё не всеми твоими прелестями насладился, Любочка! – заявил я.

— Ну ты и нагле-е-ц! – аж раскрыла свой восхитительный ротик от изумления следачка, вскочив со стула и красиво изогнувшись над столом восклицательным знаком…

От напряжения пуговичка на блузке нагло расстегнулась, края которой разошлись, снова выставив на показ её вздымающиеся, обворожительные сиськи. У меня от такой захватывающей видухи тут же вскочил проголодавшийся болт.

— Нисколько! Сама же предложила прелестями наслаждаться! – с трудом выдавил я из пересохшего рта.

— И чего же ты хочешь? – сбавила напор следачка.

— Да ничего особенного… Просто трахну тебя, цыпочка! А иначе к консенсусу мы так и не придём…

Я вскочил со стула, и прижав женщину её пышными грудями к столу, стал торопливо задирать её юбку, оголяя белоснежные ягодицы.

Следователь прокураторы даже и не пыталась сопротивляться! Она, вытянув руки вперед, распластавшись и тяжело дыша, лишь простонала обреченно:

— Осторожней! Трусы не порви!..

Её пожелание было своевременно, так как именно это в горячке я и хотел сделать… Дернув поясок её белоснежных трусиков вниз, я поднес своего торчащего страдальца к кормилице. Затем нащупал хуем её пухленькие половинки. Горячие створки влагалища покорно разошлись в стороны, впуская нежданного гостя в святая святых, и я резво нырнул внутрь!

Любаня ахнула:

— Ах-х-х!…

Её горячая вагина покорно обхватила моего бойца, и я, сломя голову, понесся в атаку.

Следачка была безумно хороша! Сладковатый запах ее волос кружил мне голову и возбуждал, как никогда!

Мой стальной болт старательно, как насос, скользил в её нежной норке. Бедра шлёпали по ее упругому задку, а стол для допроса, надежно прикрученный к полу, стойко сносил все мои потуги, лишь слегка, в такт, поскрипывая…

Любаня чуть приподнялась от стола, начав сладко охать. То, что с ней происходило сейчас, ей явно нравилось! Она покруче выпячивала таз, ловя натруженной пиздой мой, расшалившийся там, агрегат.

Тем временем я просунул руки вверх и помог ее полным дойкам выбраться из объемного насисьника. Зажав между пальцами ее набухшие, твердые соски, я потягивал груди на себя и наяривая сзади – откровенно кайфовал. В такой непривычной ситуации трахать тёлок мне еще не доводилось, и это страшно возбуждало!

И тут вдруг случилось неожиданное!

В пылу страсти Любаня согнула свои наманикюренные коготки и случайно надавила кнопку вызова охраны!

— Вызывали? – спросил сержант, открывая дверь, и тут же замер, как вкопанный…

Картина Пикассо была видимо так неповторима, что у него чуть не вылезли глаза из орбит!

— Пошёл нахуй! – вдруг вскрикнула моя партнёрша, качнув обнаженными сиськами и зло метнув глазами молнии в сержанта так, что тот почти вывалился обратно!!!

Меня же эта милая сценка необычайно взволновала! Сделав ещё буквально пару движений, я захрипел, закатил глаза и резко сдал назад, едва успев извлечь своего бойца из её уютной норки. Расстреливая весь своей боекомплект на красные ягодицы Любани, я довольно протянул:

— О-о-о-х-х-ххх!

Белые студенистые сгустки тяжело потекли по ее промежности…

Мой финал был просто великолепен!

— Сейчас проведем опознание, Серёжа… — сказала она, оправив свои пёрышки… И добавила извиняюще: — Ну так положено!..

— Конеееечно!..

Но к удивлению Любани, вызванная ею «Лосиха» меня не опознала, категорично сказав:

— Это не он!!!

Это моя супруга постаралась, хотя и пришлось немного по-семейному затратиться…

— Я всё равно тебя посажу! – орала следачка – Ты же напал на меня в тот вечер!!! Изнасиловать хотел…

— Вы что-то путаете, уважаемая! – ответил я ей. – Я же жену встречал с работы! Подшутить над ней хотел, и случайно перепутал её с Вами в темноте… А Вы меня – под яйца!.. Нехорошо!

Кстати, а Вы здорово похожи друг на друга и прической… да и ростом!

За здорово живешь отъёбанная, Старший советник юстиции стояла, как статуя, и с трудом врубалась, что так тщательно выстроенное ею железобетонное обвинение… разрушилось, словно карточный домик!

Меня вскоре выпустили… «в связи с отсутствием, в моих действиях, состава преступления», но с тех пор я на охоту больше не хожу… Дичь ходит порой просто изумительная и остаётся лишь облизываться, но… ведь и самому недолго в неё превратиться!!!

Уважаемый читатель! Если рассказ Вам понравился – не забудьте лайкнуть!

Дарственной надписью: «Многоуважаемому автору книги „Остров Сахалин“ Антону Павловичу Чехову от Ив. П. Ювачева». В 1893 году Чехов сделал Ювачева прототипом революционера — героя своего «Рассказа неизвестного человека». Надо сказать, что обычно ссыльнокаторжным не разрешали встречаться с людьми, приезжавшими на Сахалин из столиц, но для Ювачева было сделано исключение из-за его «примерного поведения», которым он отличался еще в Шлиссельбурге. По этой же причине ему разрешили работать по специальности. В конце концов, «каторжная» жизнь Ювачева на острове сложилась так, что в 1891 году он стал капитаном первого сахалинского парохода «Князь Шаховской», на котором также проводил научные изыскания. Там же, на Сахалине, Ювачев влюбился в Марию Антоновну Кржижевскую, приехавшую добровольно работать на остров и желавшую «умереть с каторжными». Она работала акушеркой и фельдшерицей, а затем стала официальной заведующей метеорологической станцией, на которой Ювачев работал. «Мне кажется, я любил ее и любил искренно, даже страстно», — записал он вскоре после того, как она скончалась от чахотки. В 1895 году ему разрешили уехать с острова — это был первый случай освобождения с Сахалина политического заключенного. Ювачев переезжает во Владивосток, где живет два года. В 1897 году он возвращается в Европейскую Россию, живет сначала в Любани, затем получает разрешение переехать в Санкт-Петербург. В 1899 году ему окончательно возвращают все гражданские права. С 1897 года Ювачев начал сотрудничать в журнале «Исторический вестник». В первых семи книгах этого журнала за 1900 год публикуются его воспоминания «Восемь лет на Сахалине» (в 1901 году книга вышла отдельным изданием). Побывал он и в паломничестве в Палестине, очерки о котором публикуются в «Историческом вестнике» в 1902 году (отдельное издание — 1904 год). За свои научные труды И. П. Ювачев был избран членом-корреспондентом Главной физической обсерватории Академии наук. И. П. Ювачев был человеком чрезвычайно интересным, притягивавшим к себе людей. В январе 1901 года, когда он находился в Ташкенте, с ним познакомился путешествующий Максимилиан Волошин. Восхищенный личностью Ювачева, Волошин 17 января пишет матери: «Он какой-то совсем удивительный человек — примиренный, ровный — в типе Достоевского и религиозный. Статьи его очень стоит прочесть. Он тут тоже „техником“ и на изысканиях. Мы с ним видимся почти каждый день и ведем бесконечные разговоры». 4 февраля он

Любань.[10 октября 1884 г. Петербург.]Многоуважаемый Николай Константинович.Сегодня совсем неожиданно пришел ко мне Гаспер и принес 410 р. — новые плоды ликвидации. Я разделил их на 3 равных части, по 136 р. 50 коп. (Краевскому, мне и Вам); поэтому, поручите Людмиле Николаевне, когда она будет в Петербурге, или кому-нибудь из бывающих в Любани, взять у Гаспера Вашу часть. Он все еще живет в доме Краевского управляющим.Недели две с половиной тому назад я послал в «Рус[ские] Вед[омости]» фельетон, но так как московские редакторы имеют обыкновение ездить к родственникам на именины в разные губернии, то статья моя не застала Соболевского в Москве. Затем, когда случилась в Москве история перед домом Каткова, то я написал Соболевскому, чтоб статью не печатать, а возвратить мне. В воскресенье вечером получил телеграмму: «возвратился из Одессы, письмо почтой». Но вот уж среда вечер, а никакого письма нет. Вероятно, на телеграмму энергии хватило, а о письме забылось, или рука не пишет. Очевидно, с Москвой связываться нет резона. И далеко и очень уж спустя рукава. Вы представьте себе хоть это: устроил я замену «Отеч[ественных] Зап[исок]» «Русскою Мыслью» — уж, конечно, ради Юрьева. А выплыл какой-то Бахметев. Купец Лавров, который на Кавказ уехал, чтоб от «Русской Мысли» отвязаться, воротился с Кавказа, чтоб снова взять в руки бразды правления. А об Юрьеве — ни слуху ни духу.Впрочем, я так болен, что и пользы в моем сотрудничестве нет. Даже в настоящую минуту задыхаюсь.До свидания; искренно Вам преданныйМ. Салтыков.10 октября.В. М. СОБОЛЕВСКОМУв Москву.[14 октября 1884 г. Петербург.]Многоуважаемый Василий Михайлович.Напрасно Вы так обеспокоились по поводу моей статейки. Я сам первый признал печатание ее неудобным в настоящий момент, и особенно в газете, издающейся в Москве, в которой все цензурное ведомство находится под пятой у Каткова. Последний, без сомнения, не замедлил бы указать, и газете Вашей, наверное, грозила бы неприятность. Поэтому, я ни мало не претендую, и не отказываюсь прислать Вам что-нибудь другое, хотя не могу заранее сказать, скоро ли выполню свое обещание. Я как-то необыкновенно болен и в то же время нравственно угнетен. Положительно даже перо в руки брать не хочется. Об одном прошу: прикажите статейку мою разобрать, ибо я крайне опасаюсь, как бы она не появилась

Расскажут про похождения Екатерины] Павл[овны] в Петербурге, которая вот уж три месяца живет на пожалованные ей Гр[игорием] Зах[аровичем] 175 р. и не может возвратиться, потому что хитрый старик дал ей вид только для проезда в Петербург, но не обратно. Я, впрочем, послал ему ультиматум, угрожая выдать Е[катерине] П[авловне] из принадлежащих ему денег 275 р. Теперь он затеял перевезти в Париж свою изящную петербургскую мебель, вообразив, что ее будет только 90 пудов, вместе с ящиками, и что это обойдется ему дешевле, нежели купить мебель в Париже. Е[катерина] П[авловна], разумеется, принялась за выполнение приказания, но с нее сейчас же назначили за одну упаковку 150 рублей, а мебели с тарой будет не меньше 600 пуд. Но все это Вам подробнее расскажет В[ладимир] И[ванович Лихачев], равно как и об ужасном питании Е[катерины] П[авловны] и ее житье в чужой квартире, где перестилаются полы. А Матреша, на которую он так надеется, уехала в свое место в побывку, и оттуда голосу не подает. И не подаст, конечно.Как ни необычайны такие факты, но мне все-таки жаль старца. Очевидно, в нем происходит что-то неладное, и может быть, Е[катерина] П[авловна] довела его до исступления своею неестественною привязчивостью и болтовнёю. Я по себе знаю, что значит каждый день или слушать с утра до ночи глупости, или сидеть в полном одиночестве. Больному и беспомощному человеку это не всегда под силу, и ежели благоразумие велит подчиняться, то сколько бесчестности и бессмыслия надо иметь, чтобы пользоваться этим благоразумием подчинения. Я ужасно боюсь ослепнуть или быть разбитым параличей, — надругательствам (быть может, и мнимым) не будет конца. Я на этот случай вручил Боткину закрытый пакет, где требую, чтобы, в случае такой болезни, которая будет препятствовать выражению моих желаний, поместить меня непременно в больницу.А покаместь, я живу, бога не гневлю и ничего не делаю. Стало быть, обыватель во всех статьях. Благодарю бога, что имею свободу исправлять большую и малую нужду по всему лицу России, а вот Михайловский — так тот обязывается делать это в Любани и ее окрестностях. К несчастью, средства мои денежные не совсем исправны, — и то, впрочем, в виду непомерных требований Е[лизаветы] А[поллоновны], которая лучшей угрозы не знает: а вот я буду у