Знакомства в шарье

Жаждала увидеть младенца, а фоторепортеры окружили дом знаменитостей, и ситуация становилась действительно опасной. Молодым родителям пришлось пригласить в квартиру фотографа – и снимки новорожденного появились в СМИ. Сын Брижит и Жака родился в январе 1960 годаКазалось бы, появление ребенка должно было пробудить материнский инстинкт, но нет. Однажды актриса назвала сына «опухолью, которая питалась ее телом девять месяцев», а на одной из пресс-конференций сообщила, что лучше бы она родила щенка. Супружеская жизнь Жака Шарье и Брижит Бардо была довольно бурной – и ссоры в их доме были частым явлениемСитуация осложнялась тем, что Брижит и Жак по-разному представляли себе их дальнейшую совместную жизнь. Бардо грезила о продолжении карьеры, а консервативный Шарье полагал, что Брижит должна оставить съемки и целиком посвятить себя семье. К тому же, Жак был не совсем здоров. Еще до рождения Николя его забрали в армию. Шарье панически боялся попасть в Алжир, где тогда шла война. Он стал симулировать психическое расстройство, и в итоге довел себя до реального нервного истощения и даже пытался покончить с собой. Словом, обстановка в доме царила, мягко говоря, гнетущая. Брижит и ее супруг часто ссорились, и порой дело доходило до драк. “Супружество – это соглашение, условия которого ежедневно пересматриваются и утверждаются заново”.Бардо сделала то, что она делала всегда, – с головой окунулась в очередной роман. Ее новым возлюбленным стал партнер по фильму «Истина» – Сами Фрей. В сентябре 1960 года Жак Шарье застал жену с любовником в машине. Естественно, завязалась драка, а вездесущие папарацци очень удачно для них оказались рядом – на следующий день первые полосы пестрели подробностями адюльтера Бардо. Шарье немедленно потребовал развод и опеку над сыном – Брижит не возражала. С того момента она почти перестала общаться с Николя. Он даже не пригласил мать на свою свадьбу, но позже они все же возобновили общение. Еще один служебный роман у Брижит был с актером

Не знаю. Но только буквальночерез две минуты она появилась в коридоре и шагнула к нам, держа в руке что-то,завернутое в марлевую салфетку. Я не разглядела, с чем именно она приблизиласьк нам, — мы тотчас бросились наутек. Но на сей раз я не убежалаиз мертвецкой и, обмирая от страха, молча выдержала испытание. Зато вечеромдома опять говорили о моей необыкновенной смелости, а мне только того и надо было.А жизнь шла своим чередом. В Шарье с продуктамистало легче — по месяцами не отовариваемым талонам насахар вдруг выдали изюм. Его было много. Я помню эти слежавшиеся темные пласты,от которых мы отковыривали по изюминке и пили с нимичай. Увеличилась и норма хлеба. А еще нам почти на всю зиму хватило собственнойкартошки. Это была наша гордость! Весной Колька скрупулезно рассчитал, сколькокартошки нужно собрать осенью, чтобы безбедно дожить до нового урожая.Получилось — сорок восемь пудов. И мы их вырастили, собрали и сложили вкоридоре, в углу, отгороженном дощатой загородкой. В конце мая 1944 года мы с Колькой покидалиШарью. Приехал мой отец и привез нам вызовы, где было написано, что Н. Н.Взоров и Н. С. Фарфель должны прибыть в Ленинград — вних там имеется острая необходимость. Тетя Нуся оставалась сдедом в Шарье — госпиталь еще работал. Он за­крылся только летом сорок пятого.Дед собирался, как до войны, работать в больнице, тете Нусебыло предложено перейти в лазарет, организованный в Голышах на Ветлуге длялечения раненых немецких военнопленных. Коля, побывавший тем летом в Шарье ужебез меня, рассказывал, в какую ярость пришла его мать, услышав о грозящем ейназначении. «Лучше зарежусь! — кричала она, размахивая перочинным ножиком. — А фрицевлечить… Ни за что!» Ей не пришлось работать в том лазарете, вскореони с Колей вернулись домой, в Москву. Деньнашего отъезда в Ленинград, 27 мая 1944 года, был солнечным. Мы катили навокзал в тарантасе — том же, что встречал нас сто лет назад, в сорок первом.Для нас

Школы, унее уже есть новые подруги — Инна Бодулина и ОляСмирнова. Они родились и до сих пор живут в Шарье. …С тех пор — страшно подумать! — прошло большешестидесяти лет. И вот совсем недавно подруги нашли Ирину, и теперьпереписываются. И наверняка, думая друг о друге,представляют себе прежних девочек с косичками; у Ирины были красивые толстыекосы, которые, к несчастью, пришлось остричь: в новой школе она тут жеподхватила вшей. У меня тоже были косы, но я в школу еще неходила. Мама, пока не уехала, каждый день расчесывала мне волосы частымгребнем: двадцать раз с одной стороны пробора и двадцать раз — с другой. Воспоминания о войне сливаются — памятьвысвечивает отдельные эпизоды, не всегда соблюдая хронологическуюпоследовательность. По Шарье вдруг поползли слухи — где-то неподалеку немцысбросили десант, отряд называется «Волки». По вечерам мы с Колькойприслушивались к любому шороху за окном — нам казалось, что по госпитальномусаду кто-то бродит, и мы с ужасом представляли себе, как в темном окне вдругпокажется волчья морда в каске. Наши матери слухам неверили, дед сказал: «Их сеют паникеры». Шарье еще в тридцать восьмом году былприсвоен статус не просто города — районного центра. Но длянас и наших с Колькой матерей, уже много лет живших в Ленинграде и Москве, этобыла самая настоящая деревня, где надо пилить и колоть дрова, ходить чуть не попояс в снегу в тяжелых валенках или шубенках — самодельных меховых (мехомвнутрь) сапожках, думать, во что одеть детей, — мы, как назло, вопрекинедоеданию, стремительно росли. Вдруг вспоминается, как в ту первую военную зимудед по воскресеньям приглашал нас, детей, к себе в маленькую комнатку, где жилакогда-то его помощница и экономка Аня. Мы приходили, и дед торжественно вручалнам по крошечному квадратику настоящего шоколада из каких-то своих довоенныхзапасов. Или — зимний вечер. В госпитале отключили свет,только в операционной и перевязочной есть электричество — от аварийногогенератора. У нас в квартире темно. Топится печь, дед стоит