Знакомства во мценске

С отсутствием на селе подходящих вакансий. -А Мценский районный Дом культуры, Виктория Карловна? Вы знаете, что в Мценске вот уже третий месяц нет массовика-затейника? Да, у Печурчика. Да, у Бориса Александровича. Он уже третьего уволил! С работой не справляются… Подождав ответ на это замечание, Браилов мягко положил трубку на аппарат телефона и спросил: -Пойдёте инструктором Дома культуры в город Мценск?Он не произнёс пренебрежительное и расхожее словосочетание «массовиком-затейником», а указал должность, как она значится по штатному расписанию – «инструктором». Меня это успокоило, и я кивнул головой. -Получите новое направление в отделе культпрсветработы и поезжайте. А в городе Мценске сначала зайдите к заведующему районным отделом культуры Титову. Я ему позвоню. Он всё сделает, что нужно, и познакомит вас с директором Дома культуры. Я приехал в тот же день в город Мценск и определился сразу на указанную должность. -Елена Сергеевна, - сказал полушутя Печурчик своему бухгалтеру, довольно миловидной, всегда улыбающейся молодой особе с круглым, как луна, лицом – Вот, познакомьтесь. Это наш новый культурник. - Зарплата у нас небольшая, всего 450 рублей в месяц, но, думаю, что она вас устроит, - добавил он. Так я стал «куьтурником». В мои обязанности входило такое количество разных дел, больших и малых, что я порой не успевал сделать одно, а уже надо было приниматься за другое. Основная работа – в вечернее время. Подготовка рекламных щитов вместе с художником; организация репетиций; подготовка к праздничным мероприятиям или уборка зала для лекции; встречи с выдающимися деятелями литературы и искусства. Как говорили тогда, в Доме культуры забила жизнь ключом. Мы стали сами ставить спектакли, в которых я принимал участие не только как самодеятельный актёр, но вместе с художественным руководителем готовил спектакли к постановке. Эти первые успехи вдохновили меня и подвигли на написание одноактной пьесы «Первые шаги», которую я предложил сначала на рецензию, а потом и к постановке в Областной драматический театр. Пьеса попала в руки старейшего руководителя театра, сын которого работал в должности директора, к Алексею Алексеевичу Артуновскому. Алексей Алексеевич, возглавлявший в то время областной отдел художественного народного творчества, передал мою пьесу на рецензию молодому и талантливому режиссёру театра Энгелю (так мне запомнилось его странное имя) Степановичу Старшинову. Старшинов не ограничился простой бюрократической отпиской. Он прибыл в город Мценск на встречу с автором произведения. Печурчик позвал меня в свой кабинет, где сидел уже гость из Орла. Меня поразили его манеры держаться, его одежда, его интеллигентный вид, одухотворённое лицо. Старшинов мельком посмотрел в мою сторону и перевёл взгляд на Печурчика:-Нет, Борис Александрович,

Послышалось из толпы, — а то городит нивесть что.Впрочем, такую же черту я встречал порой и среди интеллигентов, захваченных вихрем новых идей в слишком юном возрасте…Хороший человек на плохом местеРежим В. П. Т. был суровый. До нас доходили слухи, что в другой пересыльной тюрьме, в Мценске, политические арестованные пользовались большей свободой, получали книги, даже газеты, родственники допускались в камеры, порой обедали вместе с заключенными и, даже говорили, — в тюрьме устраивались целые конференции по злободневным вопросам. Это зависело, вероятно, от тогдашнего орловского губернатора и от смотрителя, которые смотрели сквозь пальцы на отступление от строгих инструкций.У нас было не то. Тверской губернатор Сомов, седой старик, чисто чиновничьей складки, был вообще жесток к уголовным, часто назначал телесные наказания и любил присутствовать при них лично, а к политическим относился с суровой враждебностью. Поэтому у нас строгая инструкция исполнялась до мелочей. На наше питание отпускалось, помнится, тринадцать копеек на все и прибавлять с своей стороны не полагалось. А так как при этом существовала еще разница между привилегированными и непривилегированными, на которых полагалось еще меньше, то все мы питались очень скудно. Книг у нас не было. Было установлено, что о каждой книге, которые были у иных арестованных, нужно было подавать особую просьбу, которая шла в Тверь на разрешение губернатора, и долго мы не получали ответов. Бумаги, карандашей, перьев не допускали ни в каком случае *; белье и платье полагалось только казенное.Нет сомнения, что при другом смотрителе этот режим повел бы к постоянным столкновениям, а может быть и к тюремному бунту. Мы выносили его только потому, что проводил его Ипполит Павлович Лаптев.Это поистине был хороший человек на плохом месте. Я уже говорил о первом впечатлении от встречи с ним. Эхо была топорная фигура, огромного роста и необыкновенного добродушия. Когда-то, во время русско-турецкой войны, ему пришлось заведывать тюрьмой, где содержались пленные турки. Ему донесли, что пленные бунтуют.

Без приглашения, а по важному делу. Этим важным делом оказалось предложение мне поработать в одной из районных газет литературным сотрудником. -В Залегощи недавно открылась газета, но в штате редакции нет пока человека, которому можно было бы поручить эту работу. Я хорошо осведомлён о твоих творческих начинаниях и помню твоё сотрудничество с «Орловским комсомольцем». Знаю от Браилова Павла Сергеевича и о том, что ты поступал в МГУ на факультет журналистики. Вот и порекомендовал я редактору Залегощенской газеты «Знамя коммунизма» Ивану Жидких тебя. Я обещал ему найти тебя во Мценске и поговорить .Думаю, что справишься. Во всяком случае, попытка не пытка, стоит попробовать, может быть, что и получится. Главное, чтобы было желание. Работать без желания в газете нельзя. Как ты настроен? -Можно попробовать. Боюсь, что не справлюсь, но попробовать можно. -Вот и хорошо. Считай, что договорились. Завтра приезжай ко мне в Орёл. Вот тебе мой адрес. Там решим, что делать. А сейчас, пока есть время до отхода поезда, давай я почитаю тебе свою новую поэму. Я назвал её «Командир Первой Конной Армии». Название пока условное. Это о буденовцах, которые громили у нас под Кромами махновцев во время гражданской войны. Поэма ещё не закончена, не отработана до конца, но всё равно послушай. Григорий Иванов открыл первую страницу машинописного текста и стал читать. Читал он долго, сбивчиво, волнуясь и часто останавливаясь, чтобы дать кое-какие пояснения по персонажам своей поэмы. Видно было, что он очень хотел втянуть меня в обсуждение текста и получить от меня поддержку. Я слышал раньше, правда, краем уха, от кого-то, да и то намёками, что поэту Григорию Иванову в орловской писательской среде, уже тогда занятой склоками и нападками друг на друга, приходится трудно. Прямо сказать, оттесняют его на задворки и не дают ходу его творчеству. Не ко двору пришёлся. Наверно, он со мною и не стал бы разговаривать, и не стал бы читать поэму, если бы в этой среде, в окружении молодых и крикливых до визга поэтов, не чувствовал себя одиноким. Все они, надутые чванством и спесью, считали себя гениями: я это чувствовал, когда читал их язвительные отписки на мои стихи и корреспонденции. Истинно талантливых людей среди них было мало. Я принял предложение Гриши Иванова. Принял для себя с большими надеждами и с тайной мыслью о той Судьбе, которая явно потакала мне в исполнении данного себе самому обещания после моего выхода из кабинета В.И.Карпушина. Судьба сама вела меня в нужном ей направлении. Без журналистского образования она предоставила мне возможность теперь стать