Порно рассказ в снегах

В меру –

моей испорченности,

в виду –

вашей невинности,

мне в глаза глядеть ваши хочется,

забывая тоску старинную.

В пику

общей банальности,

в отместку

чужой беспардонности –

я хочу, чтобы

сердце настежь! и –

смолкло чувство недоговоренности.

В пылу моей чувственной нежности,

в снегах вашей

тихой робости

между нами ночь беспредельная,

и это весьма прискорбно.

В силу

моей скандальности,

в противовес

злым наветам,

мы друг другу

нужны обязательно,

наша дружба

прямая и светлая!

2010

ВЕРОНИКА СКРОМНО ОПУСТИЛА ГЛАЗА

В меру – моей испорченности,

В виду – вашей невинности,

Мне в глаза глядеть ваши хочется,

Забывая тоску старинную.

В пику общей банальности,

В отместку чужой беспардонности –

Я хочу, чтобы сердце настежь! И –

Смолкло чувство недоговоренности.

В пылу моей чувственной нежности,

В снегах вашей тихой робости

Между нами ночь беспредельная,

И это весьма прискорбно.

В силу моей скандальности,

В противовес злым наветам,

Мы друг другу нужны обязательно,

Наша дружба прямая и светлая!

2010

Паровоза, с открытым огнедышащим поддувалом стоявшего под окнами, – и очнулся, вскочил при розовом свете спокойного морозного утра с чисто звериной бодростью…Через час я был уже в Васильевском, сидел за кофе в теплом доме нашего нового родственника Виганда, не зная куда девать глаза от счастливого смущенья: кофе наливала Анхен, его молоденькая племянница из Ревеля…XVIIIПрекрасна – и особенно в эту зиму – была Батуринская усадьба. Каменные столбы въезда во двор, снежно-сахарный двор, изрезанный по сугробам полозьями, тишина, солнце, в остром морозном воздухе сладкий запах чада из кухонь, что-то уютное, домашнее в следах, пробитых от поварской к дому, от людской к варку, конюшне и прочим службам, окружающим двор… Тишина и блеск, белизна толстых от снега крыш, по зимнему низкий, утонувший в снегах, красновато чернеющий голыми сучьями сад, с двух сторон видный за домом, наша заветная столетняя ель, поднимающая свою острую чернозеленую верхушку в синее яркое небо из-за крыши дома, из-за ее крутого ската, подобного снежной горной вершине, между двумя спокойно и высоко дымящимися трубами… На пригретых солнцем фронтонах крылец сидят, приятно жмутся монашенки-галки, обычно болтливые, но теперь очень тихие; приветливо, щурясь от слепящего, веселого света, от ледяной самоцветной игры на снегах, глядят старинные окна с мелкими квадратами рам… Скрипя мерзлыми валенками по затвердевшему на ступеньках снегу, поднимаешься на главное, правое крыльцо, проходишь под его навесом, отворяешь тяжелую и черную от времени дубовую дверь, проходишь темные длинные сени… В лакейской, с большим грубым ларем у окна, еще прохладно, синевато, – солнце в ней не бывает, окно ее на север, – но трещит, гудит, дрожит медной заслонкой печь. Направо сумрачный коридор в жилые комнаты, прямо напротив – высокие, тоже черные дубовые двери в зал. В зале не топят, – там простор, холод, стынут на стенах портреты деревянного, темноликого дедушки в кудрявом парике и курносого, в мундире с красными отворотами, императора Павла, и насквозь промерзает

1812 год... Встречать на старой Смоленской дороге обозы не званных гостей с награбленными московскими сокровищами! Скосить из MG -42 эскадрон кирасир: - Это вам за Альму, лягушатники! За Малахов курган! За Нахимова! Пусть подберут в снегах своего попаданца - питерского доцента-историка Коршунова, которого смыло с льдины в Финском заливе во время ловли корюшки... А когда найдут сокровища, он попытается от них избавиться... Интрига!