Порно с владиславой шелыгиной

Всё проглотила, моя сестра. Гарри приучил её глотать, она научила меня доставлять мужчине удовольствие. Её любимому мужчине, Гарри, ставшему и моим любовником.Мы долго лежали в объятиях друг друга, приходя в себя после потрясения, после яркого совместного оргазма, раскрытия карт и желания заниматься сексом втроём.Оля и я, постепенно приученные к групповому сексу, находили ощущения запретными, хоть и влекущими. Она возбуждалась от одной мысли, что я могу и хочу быть девушкой, что она может заниматься со мной сексом в разных ролях, активной, пассивной, что мне может такое нравится. Обо всём этом Оля расскажет мне позже в приватной беседе, а пока, опьянённый новогодними приключениями, маминым принятием, я лежал в объятиях любовников, представляя себе, как уже с завтрашнего дня я официально начну менять пол, чтобы стать с Гарри ещё ближе.11Сразу после новогодних событий я начал готовиться к каминг-ауту. Выйти на улицу в женском образе ещё полбеды, но как объяснить одногруппникам, и особенно одногруппницам, что теперь я буду не просто Славой, а Владиславой, что на физкультуре переодеваться я буду в женской раздевалке, что отпрашиваться буду в женский туалет, что с мaльчиками теперь у меня будет особый разговор. Как изложить всё это не то что в личной беседе с каждым пострадавшим, а хотя бы понять самому? Осознать, что парни и девушки будут знать о моём прошлом, судить меня, смеяться надо мной. Правильные ответы подсказала мама:— Думаю, тебе лучше взять академический отпуск на полгода, а с сентября перевестись в другой университет.— Но мне нравится учиться, к тому же, у меня много друзей, — расстроился я.— Смотри сам. Вернее, сама, — мама улыбнулась. — Я тебя не заставляю, просто говорю, как лучше.Я кивнул, задумавшись о последствиях. Мне хотелось быть женственной, оставаясь при этом парнем.«Странное сочетание», — думал я.Меня возбуждали девушки, но в фантазиях я представлял их активными. В голове крутился новогодний секс с сестрой.«Как здорово было бы, если бы все люди были одного пола», — представил я на секунду.Близилась сессия. Я хорошо подготовился, но сдавать экзамены не имело смысла, учитывая новые обстоятельства. «Всё равно придётся с сентября начинать сначала», — вздыхал я.Пришлось отнести в деканат заявление об уходе. Так, под сессионный шумок я покинул альма-матер, оставляя в прошлом

На член. Её жадный ротик кинулся навёрстывать упущенное, и я быстро наполнился желанием. Мои успехи вызывали у сестры не меньше эмоций, если не больше. Её ягодицы дрожали, Оля выгибала спину, наседая раскрывшейся горячей киской глубже или наоборот, стремилась касаться лишь кончиком клитора. Обхватив меня у корня, она гоняла член во рту. Я вдруг почувствовал, как член Гарри соприкасается с моим. Оля сосала два члена, давясь и извиваясь. Гарри же продолжал тонкую игру. Он опустил наслюнявленную головку к моему анусу и вошёл в горячий разбитый Олиными стараниями сфинктер. Его кол влетел до конца, замер, начал ход назад. Постепенно Гарри ускорялся, для этого он нашёл упор в кровати, коленями воткнувшись в одеяло. Я же лежал раскрытый под его ударами, Олин рот ошалело гонял мой не расслабляющийся член на языке. Она сама озверела в желании довести меня до оргазма. И я сдался. В какой-то момент, потеряв бдительность, я отдался одному потоку нараставшего удовольствия и уступил по-женски стараниям Гарри и сестры. Он затрахал меня под её минет. Она же, почувствовал, что я на исходе, дала сигнал Гарри, и тот достал распаренный болт из моей задницы, воткнул ей в рот. Она сосала нас, помогая руками, и это было невыносимо ярко, чувствовать, как напрягается ствол Гарри, выстреливает под мой слабый аккомпанемент. Наша сперма смешивалась с Олиной слюной, наши оргазмы сливались в одном ритме. Оля сама, обкончавшись у меня на лице, прыгала, как живая рыба на сковородке. Она глотала сперму, я не чувствовал жидкости на лобке, и потом, когда наши тела нашли покой, она не проявляла желания выплюнуть или сходить в ванную. Она всё проглотила, моя сестра. Гарри приучил её глотать, она научила меня доставлять мужчине удовольствие. Её любимому мужчине, Гарри, ставшему и моим любовником.Мы долго лежали в объятиях друг друга, приходя в себя после потрясения, после яркого совместного оргазма, раскрытия карт и желания заниматься сексом втроём.Оля и я, постепенно приученные к групповому сексу, находили ощущения запретными, хоть и влекущими. Она возбуждалась от одной мысли, что я могу и хочу быть девушкой, что она может заниматься со мной сексом в разных ролях, активной, пассивной, что мне может такое нравится. Обо всём этом Оля расскажет мне позже в приватной беседе, а пока, опьянённый новогодними приключениями, маминым принятием, я лежал в объятиях любовников, представляя себе, как уже с завтрашнего дня я официально начну менять пол, чтобы стать с Гарри ещё ближе.11Сразу после новогодних событий я начал готовиться к каминг-ауту. Выйти на улицу в женском образе ещё полбеды, но как объяснить одногруппникам, и особенно одногруппницам, что теперь я буду не просто Славой, а Владиславой, что на физкультуре переодеваться я буду в женской раздевалке, что отпрашиваться буду в женский туалет, что с мальчиками теперь у меня будет особый разговор. Как изложить всё это не то что в личной беседе с каждым пострадавшим, а хотя бы понять самому? Осознать, что парни и девушки будут знать о моём прошлом, судить меня, смеяться надо мной. Правильные ответы подсказала мама:— Думаю, тебе лучше взять академический отпуск на полгода, а с сентября перевестись в другой университет.— Но мне нравится учиться, к тому же, у меня много

Ее звали Владислава. Высокая, худая, даже слишком, она ходила медленно и плавно, словно скользила по тонкому льду на коньках и боялась упасть и разбиться вдребезги. Вовка Макаров, наоборот, при своем среднем росте был широкоплеч и немного тяжеловат. Но противоположности сходятся, не правда ли?

Они встретились в поликлинике, куда Вовка пришел за справкой для поступающих в вуз. Собственно, всех врачей он ужа прошел, и осталась только получить подпись главного врача и поставить печать в регистратуре. Но в кабинете главного врача не оказалось, и Вовка спустился в регистратуру.

— Здрассте! – сказал Макаров в окошечко. – А главврач где?

Толстая тетка в белом халате оторвалась от подклеивания чьей-то медицинской карты, давно превратившейся в толстый фолиант, и недовольно воззрилась на вопрошающего.

— А Вам зачем?

— Справку подписать.

— А... На последнем этаже в кабинете гинеколога.

Вовка пожал плечами. Гинеколога, так гинеколога, даже интересно. Он легко взбежал по лестнице на четвертый этаж и понял, что ему хочется ругаться матом с упоминанием этих самых женских половых органов, потому что очередь была огромна, пестра и говорлива. Но все эти бабки, тетки и беременные молодухи сразу умолкли, едва Макаров спросил: «Кто последний? ».

— Здесь по талонам! – сердито сказала толстая гражданка с необъятным бюстом.

— Да мне только подписать.

— Тут всем только подписать! – заявила бабка. – Садись вон туда!

Она указала толстым, как сарделька, пальцем на дальнюю банкетку и мстительно добавила:

— Здеся по талонам!

— И что?

— А то, что последним будешь!

В это время из-за двери кабинета раздались женские вопли: «О, доктор, мне так хорошо! Я кончаю, кончаю! », а через минуту оттуда вывалилась разлохмаченная рыжая девица, на ходу одергивавшая легкое платье.

— Ну, бабы! – сказала рыжуха, с трудом переводя дух. – Специалист великолепный, не то, что Ирина Семеновна: «Ноги разведите, ноги сведите, одевайтесь».

Она поправила прическу и легко, словно девушка, ушла, напевая: «В жизни раз бывает восемнадцать лет! ». Из-за двери высунулся веселый длинноволосый усатый доктор, вытиравший волосатые руки полотенцем.

— Ну, кто следующий?

А следующим, вернее следующей, была та самая толстая бабка в черном платье с белым воротничком, которая «усадила» Вовку в конец очереди. «Ага! », – мстительно подумал Макаров. – «Сейчас он тебе дупло прочистит! ». Он принципиально пересел на освободившееся место с худощавой девицей неопределенного возраста с длинной до пояса и толстой с руку косой, которая держала в тонких руках бланк такой же справки, как у Вовки. Она лениво приоткрыла зеленые с поволокой глаза и спросила, забавно растягивая слова:

— А тебе зачем к гинекологу?

— Справку подписать.

— У гинеколога?

— Нет, у главврача.

— Слу-у-у-шай, так и мне тоже! – сказала она с неподдельным удивлением. – А ты в какой вуз поступать будешь?

Тогда бытовало поверье, что говорить, куда поступаешь, было нельзя, чтобы не спугнуть удачу. Но эта «сливочная тянучка» спугнуть что-нибудь или кого-нибудь, кажется, не могла в принципе, а потому Макаров смело ответил:

— В институт легкой промышленности!

Глаза ленивицы распахнулись во всю ширь.

— А почему? Гавно вуз!

— Ездить удобно, – пояснил Макаров. – Садишься на трамвай, и погнал.

— А-а-а-а. Правильно. Может, и мне?

В этот ответственный момент принятия судьбоносного решения из-за двери кабинета раздался грохот и женские вопли, а через несколько секунд тишины из широко распахнувшейся двери показалась толстуха, потиравшая спину. Она сжимала в руках длинные цвета морской волны дамские панталоны и необъятный бюстгальтер с чашками размером в два астраханских арбуза. Из-за ее спины высунулся веселый доктор.

— Все, гражданки, по техническим причинам сегодня приема больше не будет! Кресло сломалось!

И скрылся, а недовольно гудящая очередь стала понемногу рассасываться. И когда последние озабоченные женским здоровьем дамы ушли, и в коридоре наступила благословенная тишина, доктор показался снова.

— Что, пиздорванки ушли? Заходите, молодежь! Что у вас?

Девушка напряглась, раскрыла, было, рот, но Макаров ее опередил.

— Нам подписать! – сразу за двоих ответил Вовка.

— Да легко! Заходите!

Доктор пропустил «молодежь» вперед и плотно закрыл за нею дверь. Он, не читая, подписал справки, потом на секунду задумался и предложил девушке:

— А, давайте, я Вас осмотрю!

Она медленно вытаращила глаза и пожала узкими плечами.

— Тогда раздевайтесь и ложитесь на кушетку.

— Мне выйти? – робко напомнил о себе Макаров.

— Зачем? Будете мне помогать!

У девицы под коротким платьем не было ничего! Ни рубашки, ни лифчика, ни трусов. Мало того, у нее не было волос. Ни под мышками, ни на лобке, ни между ног! И грудей не было. Одни маленькие розовые соски с пупырышками вокруг конусков. Макаров держал ее за ноги, прижав ступни к дермантину кушетки возле ее ушей, а доктор с видимым любопытством ковырялся в ее голой розочке в прорези под пухлым лобком.

— Вам сколько лет, дорогуша?

— Восемнадцать. Я уж школу закончила. А что?

— А то, что Вы к деторождению пока не способны. На мой взгляд, конечно. У Вас менструации были хотя бы раз?

— А что это?

Доктор, кажется, начал «закипать».

— Это когда из пизды кровь течет!

— А... Еще ни разу. А вот у мамки течет. Когда к ней хахаль приходит...

— Ладно. У Вас, моя милая, явное отставание в развитии. Я Вам в другой раз гормоны пропишу. Ну, а куда Ваша девственная плева делась?

— Чего?

— Целка твоя где? – разозлился доктор.

— А, так это мамкин хахаль перепутал по пьянке, и мне засадил.

— Ладно, – сказал доктор. – Не мое это дело. А Вы, юноша не устали ноги держать?

— Нормально, – отозвался Макаров. – Даже приятно!

— Тогда я сейчас проверю чувствительность этого феномена, и все на этом.

Доктор, шевеля усами, как таракан, взял из канцелярского стаканчика кисточку. Затем тщательно прицелился и коснулся правого соска.

— Ой! – густым басом сказала девица и дернула ногами. – Еще!

Тогда доктор взял вторую кисточку и заработал уже двумя руками. Девица гудела, как пароход, дергалась и сучила ногами, но Вовка держал крепко, думая только об одном: успеть вытащить член из джинсов, и не кончить в трусы, как какой-нибудь прыщавый юнец при виде любовной сцены на экране телевизора.

— Так, неплохо! – довольно сказал доктор. – А если зону клитора?

Он подвинул белый табурет и присел напротив «кораблика», уже не розового, а красного от прилившей крови. И снова его кисти принялись будить в девице женщину.

Наконец девушка проревела что-то невнятное, и из ее лона вырвалась толстая струя мочи, ударившая доктору в лицо и окатившая его до селе белый, а, теперь, местами желтый халат и шелковый галстук с двумя пальмами.

— Тьфу, зассыха какая-то! – обиделся доктор и пошел к раковине умываться.

Девица довольно ухмыльнулась.

— У меня мамка тоже обоссывается, когда кончает!

— Так, молодежь, забирайте свои справки и валите отсюда нахуй, пока я добрый! – сказал доктор, густо намыливая усатую физиономию.

Дважды упрашивать ни девушку, ни Макарова не пришлось. Они стремительно выскочили из кабинета, и пришли в себя только на лестнице. Девица стояла голая, прижимая к себе платье и справку. Вовка потянул ее за руку на чердак.

— Ты куда? Нам вниз надо! – сказала она.

— Внизу люди, а ты голая! – пояснил Макаров.

— А-а-а-а...

На чердаке было прохладно и пахло голубиным пометом. Девушка изогнулась, натягивая платье, и тут Вовка, выпустив мокрый член, затолкал его в узкую девичье влагалище и за несколько движений довел себя до экстаза. Девица, замерев с головою, закутанной крепдешином, справедливо заметила:

— Ну, мужики пошли! Ебут и имя не спрашивают! Меня Владиславой зовут. Славкой, значит...

На жаркой летней улице Славка прилепилась к Вовке и потащилась еле-еле, нога за ногу.

— Мы так к обеду никуда не дойдем! – вяло возмутился Макаров.

— А куда спешить-то? – вполне резонно заметила Славка. – Справки у нас есть, завтра поедем подавать документы.

— Я поеду сегодня! – сказал Вовка, высвобождая руку. – Вон как раз трамвай подходящий выруливает!

— А я – завтра! – крикнула Славка ему в спину. – В медицинский!

Через несколько лет Макаров случайно встретил Владиславу, не тощую, как девчонка-подросток, а вполне виолончелистую, и катящую перед собой широкую коляску, рассчитанную на двойню. Она мельком глянула на него своими зелеными глазами с поволокой и не узнала...

В июле ходить на рыбалку почти бесполезно. Жара, клева нет, если только посидеть с удочкой в тени под кустом, да попялиться на купающих на другом берегу. Тот, другой берег сплошь застроены дачами, заборы спускаются к самой воде. А если хочешь что-нибудь поймать, ставь на ночь жерлицы или донки. Правда, сперва надо поторчать по колено в воде, половить на броде живцов-пескариков, если на щуку, или накопать жирных выползков, если на леща.

Иван Егорович Плохов заядлым рыбаком не был, да из рыбы любил только «красную», то есть белугу, осетра, севрюгу, да стерлядку, которую не едал уже лет пятнадцать. А вот посидеть на берегу, посмотреть на воду, вдохнуть ароматы лугов и кувшинок с кубышками ему нравилось, особенно на зорьках. Всего делов, взять удочки, и спуститься по косогору на бережок, разложить стульчик и сиди, отдыхай от трудов праведных и смотри на закатное, совсем не злое солнце. Иногда к нему спускалась и Вера Кузьминична Строгова с вязанием, но она, разомлев от тишины предвечерья, быстро начинала задремывать и «клевать» носом.

Наловив на лугу мух, можно было за полчаса нахлестать верховодок и голавликов, которых вечером женка жарила в растительном масле наподобие шпрот, да только суета это. А уж если ловить, то крупняк.

Вот и сегодня Иван Егорович, наловив еще днем мелководье пескариков, прежде всего поставил две жерлицы, да не простых, из ореховых рогулек, а из упругой нержавейки, притопив их в воде, чтобы «шалуны» не нашли, присел на стульчик и принялся ждать заката под кваканье лягушек. Три удилища, два из орешника, и одно бамбуковое – он воткнул толстым острым концом в глину, а серединой положил на бревно-топляк, куда-то плывшее по весне в половодье, да так и застрявшее в траве.

Река в этом месте, где обычно сиживал Иван Егорович, была широка, на той стороне с полудня до четырех дня в жару купались мамашки с ребятней, а ближе к вечеру подходили осторожные девы, полоскавшие свои разомлевшие тела на мелководье. А так тишь и благодать!

Дневные кровососы: оводы и слепни – уже попрятались, ночные – ядреные комары еще не вылетели, и Плохов, было, наладился подремать, как с того берега справа из-за кустов донеслись женские голоса, обсуждавшие место, где бы окунуться. Плохов внутренне напрягся и полез в рыболовный мешок за полевым восьмикратным биноклем, который прибрел на толкучке в райцентре в довесок к летнему камуфляжу из специальной двойной сетки, сквозь которую «носатые» кровопивцы не могли дотянуться до вожделенного тельца. Затем Иван Егорович присел в густой прибрежной траве и затаился, накинув на голову капюшон. А вот и они!

Две девицы спустились к воде и все не могли решить, купаться ли им голышом, или нацепить тряпочки купальников. Причем, расстегнув и сняв халатики-сарафанчики, они еще долго обсуждали такой животрепещущий вопрос, как бритье волос в интимной зоне, сбрить совсем или оставить хохолок. И брить самим, или посетить специальный салон-парикмахерскую. При этом они все показывали друг на друге, проводя пальцами по своим ни разу не стриженным лохматкам. Наконец было решено ничего не брить, даже подмышки, а стать ближе к природе и купаться в чем мать родила. Зайдя в воду по колено, девицы принялись плескаться и визжать, потому что в этом месте как раз били родники. При этом их сарафанчики и купальники оставались сиротливо висеть на кустах.

Все, наверное, читали про то, как «подул утренний или рассветный ветерок, разогнавший туман, который тыры-пыры... ». Расхожий литературный штамп, одним словом. Но, тем не менее, такой ветерок бывает и под вечер, «когда уставшее за день солнце касается краем темной полоски леса». Короче, девушкам с симпатичными волосиками не повезло, и поплыла их китайская непотопляемая синтетика впадать в Каспийское или Черное море. Так оно и вышло, если бы не было у Ивана Егоровича такого простого и эффективного приспособления, как отцеп. Оно, если, кто не знает, предназначено, прежде всего, для освобождения блесен с тройниками от совокупления с корягами и прочими подводными «радостями». Первый раз он закинул не невод, конечно, а тяжелое грузило на длинной и толстой леске. И, так, постепенно, выудил старче все женские причиндалы в хорошем смысле этого слова. Накупались девушки до мурашек, вылезли на берег, а одежонки-то и нету. Теперь либо огородами, прикрываясь лопушками, по домам, либо...

Иван Егорович забрал все добытое праведным трудом в одну широкую ладонь и принялся непринужденно помахивать этой разноцветной хурдой-мурдой над головой, словно флагом ЮАР. И девушки заметили его сигналы!

— Вы зачем нашу одежду украли, дедушка? – крикнула через речку бойкая низенькая брюнетка с короткой, под мальчика, стрижкой.

Обиделся Егорыч, но отвечает не матом, а даже вежливо:

— Не украл, а спас от утопления! – отвечает. – Кабы украл, вещички ваши сухие были, а так они мокрые! Переходите на мою сторону и пощупайте!

— Мы лучше переплывем!

— Не советую. Там посередине – стремнина, а на ней – водоворот скрытый. Там давеча как раз пара утопла.

— Как же нам перебраться-то?

— А идите вдоль берега метров пятьдесят-шестьдесят, там мосток неказистый будет. Там и перейдете.

Там, на броде, располагался сезонный мост, регулярно сносимый бурными весенними водами, и так же регулярно восстанавливаемый местными жителями. Такой мост местные называли лавами, но как это название было связано с извержениями вулкана, оставалось загадкой.

Женщины, наконец, перебрались на нужную сторону. Подходят, обеими ручками срам и груди прикрывают. «Дедушка» удочки смотал, дождался отдал им трусики-лифчики-сарафанчики. Начали они собираться-одеваться, а Егорыч, умом бойкий, даром что об камень контуженный, и говорит:

— Нельзя, девоньки мои милые, на холодное тело мокрую одёжу-то надевать. Чирей сядет, или поясницу прихватит, или еще что похуже с детородными органами приключиться может!

Задумались девушки, и та, что поскромнее, блондинка с длинными волосами, и говорит:

— А что же нам делать, дедушка? Так идти?

— А вы уважьте старика, загляните на чаек, обогреетесь да одежду просушите. А там и домой можно!

— А далеко-ли Вы живете?

— А вон моя хатенка пятистенная виднеется, там мы со старухой и обитаем. А уж как она гостям рада будет!

Пошли девушки, пошли милые! Сделал им Егорыч что-то вроде маскировки вьетнамских партизан из лопушков да листьев мать-мачехи, блондика никак не уймется, все беспокоится.

— Как бы нам, дедушка, домой позвонить, чтобы не беспокоились?

— Дома, все дома у меня есть. – говорит Плохов.

Если походить по пляжу, много интересного найти можно. Так Егорыч мобилку себе приобрел, «Сименс» называется. А в другой раз камеру нашел «Сони мини-ди-ви». С одной кассетой, правда. Той, что внутри была. Хотел продать, да Вера Кузьминична отговорила. Сказала: «Помирать буду, заснимешь, потом смотреть будешь, да поминать добрым словом будешь». Помрачнел тогда Иван, нахрен ему такой нуар сдался, но камеру оставил.

Взобрались они на косогор, в калитку вошли, а Кузьминична уже встречает:

— Ну, что, старый, рыбки-то к ужину наловил?

А Плохов ей глазом так подмигивает, аж скулу сводит!

— Вот, поймал, щучку да плотвичку. Ты уж не обижай их, чайку поставь для сугреву, да и всего остального, как полагается.

А то, что Иван двух голых девок приволок на ночь глядя, не взяла в ум Строгова. Еще и лучше. Веселее спать будет!

Засуетилась жена, стала на стол накрывать, самовар раздула, пирогов с разной начинкой выставила. Мокрую одежду забрала, на веревку на ветерок повесила, а пока, то да се, познакомился Иван Егорович с девицами – темной Милой и светлой Владиславой. Милкой и Славкой, значит. Пришла старая, заколыхалась, с бутылочкой заветной наливочки. Согрелись девушки. порозовели. Да еще Кузьминична им своих нарядов одолжила, посмеялись все вместе над нелепостью и немодностью старушечьих одеяний. А как у бутылочки донышко показалось, запела Вера Кузьминична народным меццо-сопрано:

— Что стоишь, качаясь, тонкая рябина? Головой склоняясь до самого тына...

Проняло девушек, пробило на слезу по поводу несчастной доли женской. Видя такое расслабление нервной системы, повела их укладывать на топчан Кузьминична и сама прилегла рядом, а Егорыч полез на холодную печь. Просто апофеоз экстаза. Плохов привел, и его же на убитый в блин матрас? Несправедливо! И Иван, кряхтя и почесываясь, пошел посмотреть, как там потерянное поколение устроилось? Оказалось, неплохо. И Кузьминична растелешенная, фонариком мигает. Мол, четвертым будешь? Почему это четвертым? «Первым буду! », – сказал себе Иван Егорович Плохов. И возжелал, и возлег на распластанную супружницу свою, куда более мягкую, чем печные кирпичи. Ноги Плохов поместил правильно, между бедер Веры Кузьминичны, чтобы не передумала, если что, а вот руки положил на девушек. Одежонки старушечьи они скинули, а их бельишко пока во дворе болталось, росу собирало. А Милка и Славка – крепко сбитые, гладкие, не то, что холодец бабы Веры. Хотя и студень, если с хреном да под беленькую!...

Были бы у Егорыча не руки, а как у японцев – тентакли, оприходовал бы он всех троих за один раз, а так пришлось поползать на брюхе напра-нале. Разъезженный тоннель жены сменялся узкими червоточинами девушек и обратно. Но хватило Плохова на всех трех, да еще пришлось на пол побрызгать. Вот так-то!

Утром на рассвете пошел Иван Егорович девушек проводить и, заодно, жерлички проверить. Довел девушек до лав, попрощались тепло. Обещались они заходить, если что, только это вряд ли. А вот жерлицы сработали на славу, на обеих щучки попались, килограмма эдак по два. Не оскудела, значит, земля русская не только богатырями престарелыми, то и пищей богатырской...