Секс с пчелой

И разил пчелой Венерин вход))

Так и не случилось. Здесь на ум приходит другая аналогия: «Бригада» — это «Секс в большом городе», только про Россию и пацанов. У каждого из персонажей есть архетипический образ и своя сюжетная линия, а когда они собираются вместе, в офисе или ресторане, то много курят и разговаривают за жизнь, а потом отправляются на поиски приключений. У главного героя есть любимый человек, краш мечты, только это не «мистер Биг», а скрипачка с характером. Вчетвером дружить сложнее, чем на пару, отсюда и многочисленные недопонимания в коллективе. Но в итоге герои «за все, что они делают, отвечают тоже вместе». Для них это как мантра. «Бандитский Петербург» по сюжету больше подошел взрослой аудитории, а «Бригада» — молодым ребятам, которые у себя во дворе решали, кто из них будет Пчелой, а кто — Сашей Белым. Не Адвокатами и Антибиотиками, как их родители. Однако теперь повзрослевшие фанаты Саши Белого включают «Бандитский Петербург» и в комментариях на Rutube пишут: «Сейчас такие сериалы не снимают! Шедевр». Дожили. От бандитов — к ментамЕсли «Улицы разбитых фонарей» открыли дорогу для огромного количества сериалов про ментов, то «Бандитский Петербург» и «Бригада», наоборот, перекрыли кислород фильмам про бандитов. После этих сериалов, как с конвейера, стали выходить шоу про правоохранителей. А за ними потянулись и другие жанровые вещи: мелодрамы, комедии, подростковые истории. Впрочем, если вглядеться в сериалы про ментов начала нулевых, то с ними все будет не так однозначно. Милиционеры из «Улиц» и «Убойной силы» так полюбились зрителям, потому что были за справедливость: взяток не брали, а если Дукалис видел, что два оболтуса пытаются вскрыть машину, то, пока ехало подкрепление, он под дулом пистолета заставлял их вставать в позу и как бы сношаться друг с другом. Это и руководство отдела веселило, и зрителей забавляло. Он же за дело их так «наказал». Кадр из сериала «Ментовские войны»© НТВЭто, если что, не выдуманная история, а

Мысли о том, что наслаждение это дозволено Храмом, радость ослабевала. Выходило, что, раз Кинкакудзи не препятствует мне сливаться с музыкой, значит, музыка при всей своей похожести на жизнь — обман, подделка, и мое превращение — не более чем иллюзия. Не подумайте, что я признал свое поражение и сдался после двух первых неудачных попыток сблизиться с женщиной и с жизнью. До конца сорок восьмого года мне еще не раз предоставлялись удобные случаи взять реванш (чаще всего с помощью Касиваги), и я без колебаний стремился использовать каждый из этих шансов. Однако результат вечно был один и тот же. Между мной и женщиной, между мной и жизнью неизменно вставал Золотой Храм. И сразу же все, к чему тянулись мои руки, рассыпалось в прах, а мир вокруг превращался в голую пустыню. Однажды, работая на небольшом поле, что находилось за нашей кухней, я видел, как пчела садится на желтую летнюю хризантему. Собирательница меда прилетела, жужжа золотистыми крылышками, на залитый солнцем цветник, выбрала из множества хризантем одну и некоторое время висела над ней в воздухе. Я попробовал представить себя пчелой. Передо мной желтела огромная хризантема, раскрывшая безукоризненные в своей правильности, лишенные изъянов лепестки. Цветок не уступал по красоте и совершенству Золотому Храму, однако вовсе не стремился в него превратиться, а так и оставался цветком. Да-да, очевидной и несомненной хризантемой, конкретной формой, не отягощенной потаенным смыслом. Таким образом, соблюдая правила своего бытия, цветок преисполнялся несказанного очарования и отлично выполнял для пчелы роль предмета ее вожделений. Какое, должно быть, мистическое ощущение — затаившись под оболочкой хризантемы, чувствовать себя объектом этого бесплотного, летающего и жужжащего вожделения! Форма постепенно слабеет, ее охватывает дрожь, она уже на пороге гибели. Однако безупречная хризантема создана именно для того, чтобы утолить жажду пчелы, в предвкушении этого акта и раскрыла она свои лепестки, именно сейчас ослепительно вспыхнет смысл самого существования формы. Она, форма, — это изложница, в которую вливается вечно подвижная, не имеющая очерченных границ жизнь; но и свободный полет жизни — тоже своего рода изложница, создающая различные формы в нашем мире… Наконец пчела решительно устремилась в глубь хризантемы; опьянев от восторга, она всем тельцем зарылась в цветочную пыльцу. Цветок, приняв в себя гостью, сам превратился в пчелу, облаченную в роскошные доспехи из желтых лепестков, взволнованно закачался, и на миг показалось, что сейчас он сорвется со стебля и полетит. От яркого света и от свершавшегося при этом ярком свете действа у меня закружилась голова. Затем я перестал быть пчелой и вновь стал самим собой; тут

С крыльями. Очень сильно кусаются. Знаете, кто я?– Господин Чечевицын.– Нет. Я Монтигомо, Ястребиный Коготь, вождь непобедимых.Маша, самая маленькая девочка, поглядела на него, потом на окно, за которым уже наступал вечер, и сказала в раздумье:– А у нас чечевицу вчера готовили.Совершенно непонятные слова Чечевицына и то, что он постоянно шептался с Володей, и то, что Володя не играл, а все думал о чем-то, – все это было загадочно и странно. И обе старшие девочки, Катя и Соня, стали зорко следить за мальчиками. Вечером, когда мальчики ложились спать, девочки подкрались к двери и подслушали их разговор. О, что они узнали! Мальчики собирались бежать куда-то в Америку добывать золото; у них для дороги было уже все готово: пистолет, два ножа, сухари, увеличительное стекло для добывания огня, компас и четыре рубля денег. Они узнали, что мальчикам придется пройти пешком несколько тысяч верст, а по дороге сражаться с тиграми и дикарями, потом до бывать золото и слоновую кость, убивать врагов, поступать в морские разбойники, пить джин и в конце концов жениться на красавицах и обрабатывать плантации. Володя и Чечевицын говорили и в увлечении перебивали друг друга. Себя Чечевицын называл при этом так: «Монтигомо Ястребиный Коготь», а Володю – «бледнолицый брат мой».– Ты смотри же, не говори маме, – сказала Катя Соне, отправляясь с ней спать. – Володя привезет нам из Америки золота и слоновой кости, а если ты скажешь маме, то его не пустят.Накануне сочельника Чечевицын целый день рассматривал карту Азии и что-то записывал, а Володя, томный, пухлый, как укушенный пчелой, угрюмо ходил по