Трахнул пионерку

Субботиться? А верно! Как же могли назвать соитие жители скита. А за «Пионерку» и «Шофёрку» вообще сотню отстегнула бы. Браво, подруга!

Духе, например, «Великанов» Михаила Сухотина, хотя проза Масодова более наивна. Тем не менее условным, остраненным, как и положено в концептуалистском произведении, героям «передоверяется» способность к любви и нежности, в их уста вложены теплые, личные, доверительные реплики, написанные без иронии, «от первого лица». Это сближает поэтику Масодова с постконцептуализмом. Сама по себе такая классификация, возможно, выглядит схоластической, но она помогает увидеть, что Масодов, при всех его крайностях и срывах в кич, стремится решить в своей прозе одну из актуальных эстетических задач: поиск возможности «обжить» и преодолеть личным, интимно пережитым усилием отчужденные мифологические схемы, заполняющие сознание и даже подсознание человека. Пожалуй, из советских поэтов только Эдуард Багрицкий счел возможным открыто признать советскую бесчеловечную демагогию проекцией архаических мифов об оживших мертвецах — в поэме «Смерть пионерки» девочка-героиня может умереть без христианской надежды на воскресение (она, напомню, отталкивает протянутый ей крест), потому что ее духовные покровители, герои Гражданской войны, — магически ожившие мертвецы, подобно ворону, пересекающие границу жизни и смерти, — становятся обещанием иного воскресения: Вырастай, содружество Ворона с бойцом... (Здесь не место говорить о Багрицком подробно, но, возможно, рассмотрение некоторых его текстов как экзистенциально-мазохистских помогло бы понять, что у этого поэта идеология также может выполнять роль трансцендентного садиста: «И если он скажет «Солги» — / Солги... / И если он скажет «Убей» — / Убей...») Героини Масодова (во всех опубликованных произведениях — девочки-подростки) напоминают пионерку Багрицкого, ожившую после конца поэмы — как если бы она после смерти стала мстительницей за всех обиженных детей. Сам Багрицкий, насколько можно судить, считал, что умершие продолжают жить

Право соватьнос в чужие дела? Точно гвозди вколачивали в голову Ивлева. "Сейчас ударю", -- подумал он и не двигался с места, слушал слова, откоторых у него, казалось, распухали уши. -- Чем ты лучше этих людей? Они умнее тебя, честнее, если хочешь знать.Сознательный... Если тебе за твою работу дадут в два раза больше, тыполовину отдашь народу? Тре-пач... Я думала, ты парень... мужчина... Сопляк.Научили де-сять слов говорить -- живи с этим, хватит. В первобытном обществеи этого не знали. Прощай, -- Ольга направилась к выходу. Ивлев подошел к двери, толкнул жену на кровать. -- Сядь. Объясни мне, я не могу понять: неужели... Она встала и пошла грудью вперед. -- Уйди. Прочь! -- глаза совсем чужие. Ненавидящие. Петр опять толчком посадил ее. Она встала и опять по-шла... Трижды сказала: -- Прочь с дороги! Вон! Ненавижу тебя! "Все", -- понял Ивлев. Ольга вышла. Больно стало Ивлеву, так больно!.. Показалось: не хватит сил превозмочьэту боль. Ольга не пришла на другой день. Не пришла она и на тре-тий, и начетвертый. Петр ждал ее вечерами, она не шла. На пятый день вместо нее пришла с чемоданом та самая девица, с которойИвлев беседовал после свадьбы. -- Здравствуйте, -- вежливо сказала она, Петра удивила такая ее вежливость. -- Здравствуй, -- он приготовился услышать что-нибудь о жене."Мириться, наверно, хочет. Слава те, господи". -- Ольга попросила взять кое-какие ее вещи. Нужно... -- Пусть сама придет. -- Она не придет никогда. У Ивлева упало сердце. -- Тогда ничего не получите, -- сказал и сам не понял: за-чем? Девица уставилась на него укоряющим взглядом. -- Как не стыдно... -- Нет, это вам как не стыдно?! Сбили человека с панта-лыку да ещевякаете, приходите! Закрой дверь с той сто-роны. Помолчали. "Зря разоряюсь, -- подумал Ивлев. -- Кому доказываю?" -- Забирай, что надо, и уходи. -- Я только попрошу на минуту выйти. -- Зачем? -- Нужно... Я буду женские вещи брать. -- Ну и бери, что ты пионерку из себя строишь? Юбки, что ли,бюстгальтеры? Забирай, не стесняйся -- я это видел. -- Все равно... Я прошу выйти, -- уперлась на своем де-вица. Ивлева кольнула догадка: "А юбки ли ей нужны-то? Мо-жет, вовсе неюбки?" -- Бери при мне.